Когда появляются проблемы поважнее…
Ясное небо, яркие лучи солнца озаряют морозный город. Главное здание со старым, затертым фасадом и стойкими колоннами гордо возвышается над оживленной площадью. Машины и автобусы огибают дорожное кольцо. Люди бегут по своим делам, жизнь кипит.
А здесь, за этим окном, жизнь останавливается, она предоставляет паузу или конец. Дает передышку, дает осознать её ценность, для чего и почему мы живем.
Сирена. Звук, указывающий, что прибыл кто-то новый. Кто-то, чья жизнь находится над потенциальной угрозой, чья жизнь в скором времени будет поставлена на паузу, и исход неизвестен. Многие были на этом месте. На месте человека, который находится перед неизвестностью. Человека, чьи планы были нарушены, и вдруг, на повестке дня возникли вопросы поважнее. Каждый, кто находился в этой палате, был на этом месте.
Рядом с палатой ты наблюдаешь другую жизнь. Справа— диваны и кресла, на которых сидят люди, они ждут вестей, ждут своих близких, ждут и надеются. Кто-то ходит из стороны в сторону, нервно сложив руки на груди. Кто-то сидит на кресле и невидящими глазами смотрит в неопределенную точку. Кто-то общается с родным человеком.
Слева— коридор, в нем кипит жизнь, но движется она иначе. Санитарки убирают, ведут и везут больных на обследование. Медсестры быстро ходят по коридорам, разносят больным капельницы, делают уколы. Хирурги устремлены в операционную, где они будут бороться за жизнь, давать шанс, возможность и надежду.
Взгляд цепляется за койки слева у стен коридора. На одной из них лежит мужчина пожилого возраста. Его руки неестественно покоятся вдоль тела, они темные, желтоватые, покрытые морщинами. Выражение лица не понять, но оно все же выдает года. То ли он напряжен от тягостей своей болезни, то ли он спокоен, смирно ожидая своей участи. Мужчина абсолютно неподвижен, будто он застыл, как застыла жизнь каждого, кто находится в этом месте. Его глаза закрыты, а рот открыт, но ни зубов, ни губ не видно. Рядом— капельница, сразу несколько емкостей с неизвестной жидкостью подготовлены для него. А неподалеку скромно сидит женщина. Не понять— жена это или сестра, но ее беспокойство в кротких, обрывочных движениях выдает родство и близость к этому мужчине. Она говорит ему что-то. Что-то, чего разобрать я была не в силах. Это разговор о простом, или размышление о важных вещах в никуда? Не ясно.
Вечер. Машин и людей за окном куда меньше. Посетителей почти нет. По коридорам лишь изредка слоняются еле перекатывающие из ноги на ногу больные, ходят суетливые медсестры и санитарки. Однако по левой части коридора картина неизменна. Иссохший мужчина, теряющий в своем облике краски, его темно-желтоватая кожа уже чуть бледнее. Лицо и тело не поменяло положения, как и капельница, она все так же продолжает свою работу. А женщина, эта дама, оставалась на своем месте. Но в этот раз её заботливые руки, слегка трусящиеся от нервов и усталости, аккуратно льют воду в недвижимый, иссохший рот мужчины. На первый взгляд не заметить её беспокойства, её боли и страданий от неизвестности, ведь её жизнь тоже поставлена на паузу. Сейчас в её жизни тоже появились проблемы поважнее. Проблемы, вытесняющие остальное. Проблемы, о которых не догадываются и не размышляют люди за окном.
Глубокая ночь. Почти не заметны люди и машины. Лишь изредка можно увидеть сияние по палате красно-синих сигналов. Палату озаряет только свет луны. Людей в коридоре нет. По левой стороне заметно все то же. Однако теперь мужчина лежит ниже. Положение тела почти не изменилось, но сейчас его рука окутана другой. Она поддерживает его, будто пытается передать силы, передать через это прикосновение то, что не в силах выразить ни один творец слова. Голова женщины повернута в другую сторону, она смотрит куда-то вдаль, тем самым невидящим взглядом, который можно встретить тут чаще, чем где-либо.
Следующий день. Жизнь вновь кипит. Теперь не только за окном, не только на площади и в бесконечном потоке машин. Теперь и тут. Вновь посетители ждут близких, медсестры, санитары, хирурги бегают по коридорам в попытках вновь возобновить прежнюю жизнь тех, кто оказался здесь. Однако сейчас слева от коридора койка пуста. Ни того мужчины, ни женщины— никого. Лишь санитарка, меняющая постельное белье. Была ли жизнь этого человека выведена из паузы, или закончена— неизвестно. Что сейчас делает эта женщина? Испытывает ли она радость и приятное волнение от скорого возвращения домой с близким? Или она вновь погружена в раздумья с невидящим взглядом? Или же сейчас она где-то плачет, до сих пор не понимая, что произошло и как с этим справиться?
— Девушка, наконец-то Вы пришли, поменяйте пожалуйста капельницу женщине в моей палате.
Ступор, замешательство.
— Я пациентка.
— Извините, я перепутала Вас с медсестрой. Не привыкла, обычно тут в основном взрослые и пожилые люди лежат.
Да, я тоже, как те люди за окном, ранее даже не задумывалась, что моя жизнь однажды будет поставлена на паузу.
***
Темный, холодный грузовой лифт. Его скрежет и звук тяжело функционирующих деталей отдает звоном в голове. Несколько санитарок и старая, в некоторых частях заржавелая каталка. На ней, в непонятной позе, скрытой под несколькими слоями одеял лежит женщина. На вид ей лет 45, однако её кожа, бледно-желтого цвета и пара трубок в носу, могут давать мне право на ошибку. Она медленно, с трудом открывает глаза. Непонимающим, рассеянным взглядом проходится по замкнутому пространству. Но в одном месте она останавливается. Небольшое стекло, под которым лежит пожелтевшая от старости бумажка с текстом. Её глаза медленно проходятся по словам: «Отче наш, сущий на небесах! Да святится имя Твое; да придет Царствие Твое; да будет воля Твоя и на земле, как на небе; хлеб наш насущный дай нам на сей день; и прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим…».
Темная палата, лишь свет лампы у одной из кроватей освещает её. Четыре места, у трех из них стоят капельницы. Две женщины лежат ближе ко входу, не ясно куда направлен их взгляд, но заметен внутренний поток размышлений. Третья кровать расположена у окна. Видно лишь худое, осунувшееся лицо, выражающее усталость даже с закрытыми глазами. Она лежит под толстым одеялом, но даже так можно заметить легкую тряску её тела. Неподалеку от нее расположены два полупрозрачных сосуда непонятной формы, которые наполнены темно-красной жидкостью.
На следующий день две женщины, лежащие у входа, были явно бодрее. Они рассказывали о детях и внуках, успехах близких. Лишь изредка такое приподнятое настроение перебивалось вестями от врачей, принятием лекарств и обследованиями. Только третья продолжала лежать, периодически содрогаясь. Иногда она вставала, медленно перекатываясь с ноги на ногу и дрожащей рукой поддерживая сосуды с непонятной жидкостью, которые исходили вместе с трубками из-под её заношенного и истрепанного свитера сине-серого цвета. Издалека её силуэт походил на детский: невысокий рост, узкие плечи, тонкие и маленькие руки, такие же ноги. Лишь по походке, желтому цвету кожи и количеству морщин в ней угадывалась изнуренная женщина лет пятидесяти пяти.
К следующему вечеру ей стало легче. Теперь она не просто лежала с закрытыми глазами, периодически содрогаясь. Она участвовала в беседе, отвечая соседям по палате с юмором и странной для меня легкостью. Только голос был еще слаб. Она заговорила и со мной. Этот разговор был не о тягостях болезни, тяжелых поворотах судьбы и вселенской несправедливости. Её интересовали рецепты. Рецепты для приготовления блюд, которые она намеревалась сделать по выходу из этого места.
Следующий день прошел ясно во всех смыслах. Женщина уже вела оживленную беседу. Теперь она с легкостью сидела, иногда читала книгу, общалась с близкими, интересовалась погодой за окном. Её походка стала легче, движения четче. Только странные сосуды, со странной жидкостью, необходимость постоянно их поддерживать, аккуратно укладывать рядом с собой напоминали о худшем. Теперь она уточняла подробности рецепта моего любимого блюда, усердно и медленно записывая его на клочке салфетки. Она делилась со мной историями дней, проведенных здесь, рецептами людей, которых она встретила здесь и просто своими наблюдениями.
Следующее утро ознаменовалось приходом решительной санитарки.
— Так, вы, за мной в перевязочную.
Женщина встрепенулась, непонимание и удивление были ярко выражены на ее лице. Спустя пол часа она зашла к нам. Её глаза сияли, движения были раскованнее, и, если бы не сильная усталость, я уверена, она бы прыгала от счастья. Теперь её не сковывали те сосуды, она могла вздохнуть спокойно. Ей подарили надежду на возвращение домой. Остальную часть дня она провела, сияя от счастья. Больше ей ничего не мешает, таблетки давать перестали, а о капельнице она и не вспомнила. Тем же вечером вновь делилась своими историями и вставляла шуточные фразы в диалог соседей по палате.
Следующее утро было дождливым. Даже сквозь запотевшее окно чувствовались сырость и холод. Утренняя капельница обошла ту женщину. Её надежды возросли. Пока я не услышала повышенные тона неподалеку нашей палаты. Медленно приоткрывается дверь. Входит она. Тем же медленным, осторожным шагом, еле перекатываясь с ноги на ногу. Невидящий взгляд, руки свисают вдоль, а чуть дрожащие плечи выдают все разочарование женщины. Она аккуратно садится на кровать с тем же оцепенением. Никто не донимает вопросами, все молчат и ждут. Ждут, когда она будет готова сказать. Ждут, пока не раздается телефонный звонок.
— Да, Анютка. Нарочито спокойным голосом отвечает женщина.
— Нет. Как у вас дела?
— Хорошо вам.
— Я? Меня не выписывают. Завтра будут делать операцию в области сердца. Маска спокойствия с треском ломается, переходя в плач и всхлипывания. Она дрожит, рассказывая о подробностях разговора с врачом, слезы текут, а безнадежность и разочарование накатывает новой волной.
— Пока, Анют. Завтра позвоню. Она прощается и медленно ложится на кровать лицом к стене. В палате повисает молчание, сочувствие, грустные взгляды и немое сожаление этой женщине мы посылаем друг другу.
Вечер. Тусклый свет от лампы освещает только мою зону и книгу в руках. В палате я и она, свернувшаяся под слоями одеял, направившая свой тусклый и грустный взгляд в неопределенную точку.
— Часто вижу тебя с этой книгой. Что читаешь? Это для университета? Прозвучал тихий, обессиленный голос, скрытый под тенью бессонной ночи.
— Нет, это работа французского социолога, решила изучить для себя.
— Ох, я далека от такого. Слышен задумчивый и медленный ответ.
Мое любопытство или даже неподдельный интерес, интерес к людям и их судьбам, не дало мне упустить такой шанс. Шанс, позволяющий мне узнать её историю, попытаться понять её, обессилевшую и столь много пережившую женщину. С осторожностью я сказала:
— А сколько вы уже в больнице находитесь? Вы столько знаете тут, столько историй рассказываете.
— Больше двух месяцев. Слышен спокойный, медленный тон.
— Свой день рождения я провела тут, новый год тоже. Помню, как собирала и выписывала рецепты для новогоднего стола. Думаю, мало ли, отпустят, должны отпустить. Но нет, пришлось сидеть тут. Продолжила она с ноткой юмора и легкой, насмешливой улыбкой на лице. Однако по мере рассказа её голос все утихал. Я решила не останавливать собеседницу.
— Сначала две недели врачи не могли понять, что же делать со мной. Потом, первая операция, после нее мне становилось хуже. Высокая температура, по несколько литров лекарств через капельницу, много уколов и постоянная боль. Каждый день. Дальше мне становилось лучше, вчера вот была перевязка, мне отменили капельницы и все лекарства. Я так была рада, что наконец-то это все закончилось. Думала приеду домой, увижусь со всеми, увижу внучка. Потом врач сказала, что это была только подготовка к следующей операции.
По мере рассказа голос её менялся. То это было мечтательное размышление, то разочарование, грусть, то насмешка. Однако в ответ я ничего сказать не могла, только взглядом пыталась передать сочувствие и веру.
Следующее утро началось по обыкновению. Завтрак, капельницы, уколы. Только позднее мы провожали её на операцию. С пожеланиями удачи и взглядом, вселяющим надежду. Провожали так, как делали это с каждым из нашей палаты, кто шел туда, где будет решаться его судьба.
Спустя несколько часов она вернулась. Вернулась такой, какой я видела её в первый день. Полусогнутая, еле-еле отрывающая ноги от пола и подрагивающая при ходьбе. Только теперь из её изношенного свитера сине-серого цвета свисала обыкновенная медицинская перчатка, наполненная темно-красной жидкостью. Медленно опустившись на кровать, она аккуратно натянула на себя одела и провалилась в беспамятство. Множество лекарств приняло её тело через капельницу, но она все так же спала.
За прошлый день соседки выписались, в палате остались только я и она. Сегодня же состояние женщины стало чуть лучше, однако лихорадка не отпускала. Днем я купила ей градусник, старалась помочь ей всем, чем могла. Где еды принести, где воды налить, где одеяло поправить. В ответ всегда звучало тихое, сквозь боль «спасибо». Вечером мы общались. Я вновь слушала её истории, поданные ею с юмором и насмешкой, за которыми скрывались боль и отчаяние.
Ночь того же дня выдалась особенно беспокойной, хоть и без видимых на то причин. Новые соседи по палате уже спали. Мы уже перестали тихо переговариваться. Уже глубокой ночью я сидела на кровати, уставившись тем самым невидящим взглядом в непонятную точку и погрузившись в размышления, но шорох справа отвлек меня. Обернувшись, я увидела ее. Женщина наклонилась и что-то искала под своей койкой.
— Ложитесь, я достану, что вам надо. Тихо и спешно сказала я, наблюдая за безуспешными попытками найти желанный предмет.
— Нет, сиди, я сама справлюсь. Твердо, но тяжестью из-за лишних движений, сказала она.
Спустя минуту она поднялась, в её руках была пустая бутылка. Вместе с ней женщина направилась в другую часть палаты. Шла она с тем же темпом, что я видела ранее, с той же тяжестью от болезни, аккуратно поддерживая перчатку с красной жидкостью. Она подошла к крану и начала наливать воду в бутылку, попутно поясняя:
— Сегодня крещение. Любая вода сейчас святая.
В ответ я просто кивнула. Простое действие, но исполненное надеждой, искренней верой, которая в этих стенах обретает особенный смысл, тронуло. Тронула та бережность, с которой она несла эту бутылку в своих худых и маленьких руках, с каким трепетом поставила её подле себя. Это была не просто бутылка с водой— это ее шанс и поддержка.
Следующий день встретил яркими лучами солнца, мерцающими по палате. Я вновь вышла на улицу, прошлась по загруженным улицам, сквозь толпы людей, которые полностью погружены в стремительный ритм жизни. Купила еды, для нее, для женщины, история которой меня зацепила и оставила отпечаток в сознании. В ответ, как обычно, я услышала тихую, искреннюю благодарность. Ей становилось лучше. Слова выходили увереннее, а движения точнее.
В середине дня я обратилась к ней с просьбой вновь воспользоваться розеткой.
— Не спрашивай даже, делай и бери что хочешь. Без тебя я была бы голодная и холодная.
Очередные её слова, которые я оставила без ответа.
Позднее меня выписали. Так и не вышло попрощаться с ней как следует, сказать свои пожелания и выразить благодарность.
Однако на следующий день мне выпала возможность сделать это. Осторожно постучавшись, я медленно вошла в нашу палату. Она сидела на кровати, и была сначала растеряна нашей встречей, но буквально через мгновение её глаза озарились радостью. Короткий диалог о тонкостях выписки и последние слова:
— Не забудь забрать свое мыло, чтобы не возвращаться больше сюда.Очередные слова, оставленные мною без ответа. Разве можно считать ответом можно считать легкую улыбку на прощание и теплый, прощальный взгляд с наилучшими пожеланиями.
Темный, холодный грузовой лифт. Слова надежды и искренней веры, обретающей истинный смысл здесь, на старой, пожелтевшей бумажке под стеклом.
Автор: Марьям Исбандиярова
